Этим вопросом, поверьте, рано или поздно задаётся любой, кто пишет более-менее серьёзно. Так было всегда, есть и, наверное, будет.
Писать ради денег? Писатели, за редким исключением, никогда богато не жили. Лет сто назад, наверное, это ещё могло бы быть неким мотивом — тогда и писателей было в разы меньше, и печатных изданий на пару порядков больше. Однако, к примеру, Антон Павлович Чехов, который, как известно, постоянно нуждался в средствах и много писал именно с целью прокормить свою семью (под семьёй я тут имею в виду родителей, братьев, сестёр) признавался, что «писание ради денег рождает в нём «ноющее чувство», поэтому он не уважает того, что пишет».
А ещё раньше, в середине 19-го века Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин писал в Литературный комитет письма следующего содержания:
«13 сентября 1871
По поручению Комитета, посетив литератора Гамулецкого, я нашел его более нежели в стесненном положении. Он занимает от хозяев крошечную комнату в 4-м этаже на задней весьма вонючей лестнице и живет в этой комнатке вместе с другим литератором, г. Глушицким, с которым имеет и одну общую одежду. Работает, по-видимому, очень усердно, но работа оплачивается скудно и притом не вполне исправно. Он показывал мне рассказ в 380 строк (около полулиста наших больших журналов), за который заплачено ему 7 р. Вообще положение маленькой русской прессы весьма ненадежно, а наплыв беллетристических произведений так велик, что, например, «Петербургский листок», привлекающий беллетристов аккуратностью расчетов, часто отказывает в помещении их произведений за излишеством».
Вот ещё:
«3 ноября 1873
Представляя при сем просьбу г-жи Соболевой о выдаче ей пособия, считаю долгом удостоверить в следующем: 1) что г-жа Соболева действительно находится в крайне стесненном положении и живет литературным трудом, который приносит весьма незначительное вознаграждение; 2) что просительнице, по моему мнению, необходимо отпустить пособие в размере не менее 150 р., чтобы она могла поправиться».
И таких писем довольно много.
Так что, занятие литературой с целью иметь материальный достаток явно не оправдывает себя. Ну, а сейчас, в век цифровых технологий, когда любая информация крадётся и распространяется мгновенно и бесплатно, так и того подавно…
Писать ради славы? Или, если уж быть честными, удовлетворения своего тщеславия? Да, наверное. Медные трубы не дают покоя многим. Но и эта мотивация крайне шатка.
Французские социологи как-то провели исследование, и сделали вывод, что 80 % литературной продукции попросту забывается уже через год, а каждые 20 лет это происходит с 99 % литературной продукции. И при этом наиболее долговечными оказываются не художественные книги, а словари, справочники, учебники, то есть то, что несёт информацию, необходимую последующим поколениям.
Поэтому писательская слава (если она и достигается) крайне и крайне недолговечна. Стоит ли она потраченных усилий?
Ну так как же некоторые писатели сами объясняли своё занятие писательством?
Тот же Чехов в конце 80-х годов XIХ столетия, будучи уже весьма известными писателем, которого много печатали и читали, который за сборник рассказов уже получил Пушкинскую литературную премию, которому благоволили крупные издатели, не переставал задаваться вопросом для чего же он вообще занимается писательством.
Так, он писал в письмах:
«Для кого и для чего я пишу? Для публики? Но я ее не вижу и в нее верю меньше, чем в домового <…>. Нужен я этой публике или не нужен, понять я не могу. <…> Писать для денег? Но денег у меня никогда нет, и к ним я от непривычки иметь их почти равнодушен. Для денег я работаю вяло. Писать для похвал? Но они меня только раздражают. Итак, не для денег, не для славы… Зачем? Для кого? Для чего? Для «собственного удовольствия»?»
Одно время он уповал на критиков, надеялся, что «будь настоящая критика, уж она бы объяснила публике — хороший он писатель или дурной, нужен он тем, кто изучает жизнь или нет… А так исчезнешь бесследно, бесполезно…» Но потом растаяла и иллюзия, будто критик, тем паче рецензент, что-то объясняет публике, а тем более художнику.
«Критик выказывает себя; обнаруживает свой вкус, тонкий или пошлый; свои пристрастия, в жизни и искусстве. Но даже если он сам человек пишущий, он не откроет тайну словотворчества и не научит писать прозу или драму».
А вот замечательный советский писатель Юрий Павлович Казаков, мастер новеллы, так говорил в одном из своих интервью:
«… по мере того как я знакомился с величайшими образцами литературы, по мере того как сам писал все больше и по мере того как оглядывался на современную нам жизнь, вера моя в силу слова начала таять. Дошло до того, что я стал не дописывать свои рассказы, оставлять их в черновиках, думал: «Ну напишу я еще несколько десятков произведений, что изменится в мире? И для чего литература? И для чего тогда я сам?»
Что толку в моих писаниях, если вот даже вся страстная громовая проповедь Толстого никого ничему не научила? <…>
…перед писателем, относящимся к своему делу серьезно, нет-нет да и возникнет вопрос, вопрос гибельный: кому я пишу? зачем? и что толку в том, что книги мои переводятся на десятки языков, издаются в сотнях тысяч экземпляров? <…>
Значит, бросить всё? Или наплевать на всё и писать для денег, для «славы» (какая там слава!) или «для потомков»…
Но почему же мы тогда все пишем и пишем?
Да потому, что капля долбит камень! Потому что неизвестно еще, что бы было со всеми нами, не будь литературы, не будь Слова! И если есть в человеке, в душе его такие понятия, как совесть, долг, нравственность, правда и красота, — если хоть в малой степени есть, — то не заслуга ли это в первую очередь и великой литературы?
Мы не великие писатели, но если мы относимся к своему делу серьезно, то и наше слово, может быть, заставит кого-нибудь задуматься хоть на час, хоть на день о смысле жизни».
Вот так: капля камень долбит. И Казаков ощущал себя этой самой каплей, каплей в литературном море.
Другой советский писатель Владимир Тендряков, чьё творчество по большому счёту было постоянным поиском рецепта нравственности, чья проза — суровая и нервная, в которой автор выступает неумолимым критиком морали своих современников, свято верил в то, что сможет своими произведениями ни много ни мало, а изменить мир. И, пытаясь отыскать правду, не считал писательство частным делом.
При этом он говорил:
«Художник творит, исходя из требований только своего времени. Ничего не может быть глупее заведомого расчета на признание потомков. Для этого нужно предугадать тех, кто еще не родился, то есть предугадать будущее той жизни, которая и сама-то пока является во многом неопределенным будущим. Это уже сродни пророчеству, ничего не имеет общего с предвиденьем. И если художник не считается со своим временем, не улавливает и не отражает его интересов, то, скорее всего, он будет неинтересен и далеким потомкам, которые не смогут уже по его произведениям достоверно судить о минувшем времени».
А значит и писать надо в первую очередь для тех, кто живёт рядом с тобой, кого ты видишь каждый день на улицах, в магазинах, в транспорте…
Упомяну ещё одного советского прозаика Юрия Трифонова. Он также задавался вопросом — зачем? Зачем он пишет после того, как были Толстой, Достоевский, Чехов, Гоголь… Ведь, казалось бы, всё уже сказано. Ответ на этот вопрос мы можем найти в одном из его интервью, когда ему задали вопрос про книжные ярмарки:
«Да, книжные ярмарки производят на писателя сокрушительное впечатление. Нет, по-моему, лучшего способа отбить у писателя охоту писать, чем заставить его окунуться в это книжное море. Представьте себе бесконечные лабиринты книг, «вавилоны» книжной продукции… Невольно подумаешь: куда это, кому, зачем? И как твой собственный «писк» может быть здесь услышан? На Франкфуртской ярмарке один репортер спросил у меня: «Когда вы начали писать?» Я ответил: «В ранней юности». — «А ваши любимые писатели?» — «Чехов, Толстой, Достоевский» — сказал я. «Когда вы их прочитали?» — «Тоже в ранней юности». Тогда он посмотрел на меня лукаво: «И все-таки после этого не оставили мысль писать?» Кажется, ирония вполне уместна… И, однако, есть один фактор, оправдывающий всех нас, пытающихся соревноваться с великими. Это Время, которое мы обязаны — худо-бедно, в меру своих сил — как-то выразить в книгах. К сожалению, Толстой и Чехов сделать этого уже не могут. Это возложено на нас…»
То есть, писатель — своего рода фиксирует современную ему жизнь, оставляет для потомков картину мира, в котором жил именно он. И именно в этом его главная задача.
Не скрою, я тоже время от времени спрашиваю себя: «Лёша, зачем ты пишешь то, что пишешь? Кому это надо?» Тем более, время нынешнее к литературе и литераторам неблагосклонно. И вот тут расскажу вам об одном случае… Определённую часть своих книг я просто раздаю знакомым, а эти знакомые потом передают дальше своим и так далее. И вот позвонил мне как-то один человек: «Дал я твою книгу «Десять дней октября» одной супружеской паре почитать. Довольно молодые ещё, пожили какое-то время и сейчас разводиться собрались. Так вот, они твою книгу прочитали и разводиться передумали, решили дальше вместе жить». Выходит, моя книга сохранила чью-то семью. И вот в такие моменты и думаешь, что, может, действительно не зря пишешь, и на душе радостнее делается. Как вы считаете, достаточная это причина, чтобы заниматься литературой — сохранить чью-то семью?
Но есть ещё одно… Есть такая вещь, как радость творчества. Когда получаешь удовольствие от самого процесса писательства, от создания рассказа, повести… И вот это, наверное, должно быть главным в занятии литературой (впрочем, не только ею, а любым творчеством). Это должно быть основой, изначальной мотивацией, которую нужно обязательно сохранить в себе, пронести через всю жизнь.