
Для начала приведу определение, что такое, собственно говоря, сюжет. Само слово происходит от французского sujet, и означает оно цепь событий, изображённую в литературном произведении, т. е. жизнь персонажей в ее пространственно-временных изменениях, в сменяющих друг друга положениях и обстоятельствах.
Где же писатели берут эту самую цепь событий, происходящих с их героями? Заимствуют исключительно из жизни? Или придумывают? Или и так, и так?
Думаю, тут многое зависит от литературного жанра. Есть основанные исключительно на остром сюжете, о такого рода литературе так и говорят — остросюжетная. К таковой относятся приключения, детективы и т.п. Конечно, и в них может присутствовать некая реальная предыстория, давшая основу литературному произведению, но авторское воображение, мне кажется, выходит всё же на первое место. Такая же картина, думаю, и с любовными романами, всевозможным фэнтези, фантастикой и т.д. Тут с сюжетами всё более-менее ясно: хотите лихо закрученный — развивайте воображение и придумывайте.
Однако я хотел более поговорить не о такого рода литературе. Я хотел затронуть жанр реализма, то есть ту литературу, в которой жизнь показана такой, какая она есть, где на первом месте стоят не перипетии сюжета, а реальный человек в реальной жизни со всеми своими проблемами, конфликтами, психологизмом, душевными переживаниями, моралью, в конце концов.
И несмотря на то, что речь идёт о реализме, сюжетов, до мелочей соответствующих какой-то конкретной жизненной истории, я думаю, там тоже не так уж и много. Всё равно автор в ходе литературной обработки материала что-то добавляет от себя, что-то убирает, что-то изображает иначе. При этом сам процесс поиска сюжетов у всякого автора по ходу его писательской карьеры может меняться.
Мне кажется, каждый начинающий автор изначально уже обладает неким запасом историй, которые он хотел бы изложить на бумаге. Согласитесь, не абстрактное ведь желание писать непонятно о чём побуждает человека сесть за письменный стол (ну или за компьютер). Мотивирует его к этому намерение облечь в литературную форму нечто уже обдуманное, то, что уже есть в голове и просится на бумагу. И в какой-то момент так и происходит — человек начинает писать.
Однако проходит время, и первоначальный запас историй иссякает. Хорошо, если им на смену приходят новые, но так бывает далеко не всегда. И автору кажется, что он, как говорится, исписался: темы кончились, писать больше не о чем. Для писателя, на самом деле, это довольно тяжёлый в моральном плане момент. И сталкиваются с подобным многие. Кто-то спотыкается и в итоге сходит с круга, а кто-то преодолевает кризис, находит выход и пишет дальше.
Ну, а что же всё-таки делать, если подобное произошло? Для начала, не рвать на голове и на других частях тела волосы. А лучше сделать творческий перерыв и несколько отпустить ситуацию. Успокоиться, отдохнуть, развеяться, съездить куда-нибудь за новыми эмоциями, поднабраться впечатлений. Раньше писатели ездили в творческие (и не только) командировки, которые зачастую и приносили новые сюжеты. Чехов из поездки на Сахалин «привёз» «Остров Сахалин», Пришвин из поездки по Дальнему Востоку «привёз» свой «Женьшень», и других примеров много. И если вы настоящий писатель, то сюжеты обязательно появятся.
А ещё будет полезным почитать дневники или статьи других писателей, где они делятся своими переживаниями относительно подобных трудностей, случившихся в их жизни. (Кстати, это вообще полезная вещь — читать не только произведения, но и дневниковые записи писателей, их письма, публицистику. Очень здорово помогает прочувствовать литературную среду изнутри, увидеть, что во многих своих переживаниях вы совсем не одиноки, и что даже самые известные мучились теми же вопросами, что и вы. Во многом это придаёт сил и не позволит в какие-то моменты опустить руки.)
Вот, например, советский писатель-прозаик Сергей Алексеевич Воронин и его статья «Когда рассказ готов», в которой он размышляет на тему «своего» сюжета:
«Долгое время я не знал своих тем, своих сюжетов, и поэтому писалось по-разному: то трудно — так трудно, что не только не было удовольствия от работы, от самого творческого процесса, а была сплошная разочарованность в себе; то наоборот, не успевал записывать, так быстро мысль диктовала руке и становилось радостно, и работать было интересно, и я чувствовал, что написанное получилось. Со временем я стал разбираться в том, что «моё» и что «не моё», и уже не хватался не за свои темы и сюжеты, хотя они продолжали приходить ко мне. Нет, я не отмахивался от них, записывал или запоминал, и, случалось, спустя какое-то время, даже и длительное, «не моё» становилось моим, и я легко писал рассказ. Так, к примеру, было с рассказом «Сатана голая».
Более двух лет «варился» в мозгу моём этот случай. Мне рассказывали, как старик-горожанин с двумя малыми внуками, забытый подвыпившим соседом, провёл грозовую ночь на острове вдали от берега. Случай. И больше ничего. Для рассказа вроде и маловато. Но вот через два года что-то странсформировалось в мозгу и рассказ определился, и я написал его за три часа. Полагаю, что быстро написал, если, конечно, не считать двухлетней подспудной работы. Ведь думать-то я всё время о нём думал. Он раздражал, угнетал меня, принижал — еще бы, я не могу с ним справиться, не могу написать.»
Ещё там же:
«Я сказал «откуда-то» появится рассказ. Откуда? Ведь я совсем ещё минуту назад не знал его. Откуда? Может, он пришёл на той волне, на какую настроено всё мое внутреннее, творческое, постоянно, даже до некоторой степени болезненно? Что тревожит меня, не даёт быть пассивным созерцателем жизни? Я знаю эту волну. Это моя тема — сострадание к человеку. Особенно к моему современнику, на долю которого выпало столько трагических испытаний. Поэтому мне особенно больно, когда он обижен, когда его не уважают, когда он бессилен, когда торжествует хам. Я хочу добра моему Человеку. И поэтому мне только надо, чтобы внутри меня что-то саккумулировалось, то есть, чтобы накопилась определённая духовная энергия, и тогда лампочка нового рассказа вспыхнет и осветит мне самые затаённые уголки деталей, которые так нужны для достоверности рассказа.»
Вот вам своего рода и рецепт новых сюжетов: «не быть пассивным созерцателем жизни». Если смотреть на жизнь неравнодушно, с интересом, прислушиваться и присматриваться к людям, то сюжеты так и будут появляться — словно «откуда-то».
При этом, как говорил Константин Паустовский: «Нужно умение не смотреть, а видеть, и не слушать, а слышать».
А вот Юрий Трифонов. Проблема сложности поиска сюжета в своё время у него трансформировалась в поиски того, каким образом этот сюжет изложить:
«…Когда-то казалось, что не хватает сюжетов. О чём писать? У других события, приключения, опыт жизни, множество встреч, а у меня ничего нет. Кроме того, мучил недостаток воображения. Эту свою особенность я горестно ощущал давно. Ведь если не находилось сюжетов в жизни, их можно было бы выдумывать. Другие же выдумывают. Те, у кого богатое воображение. (Кстати, если говорить без иронии, я считаю воображение, фантазию редчайшим писательским даром, а на людей, обладающих им, смотрю с великим почтением…) Итак, долгое время мне казалось, что главная трудность — находить сюжеты.
Пожалуй, только в последние годы учения в Литинституте, когда было исчиркано множество тетрадей в клетку, когда были прочитаны важные книги, когда наслушался вдоволь ругани и поношений на семинарах, начала брезжить догадка о том, что не так трудно найти сюжет, как его изложить. Ну какие особенные сюжеты у классиков? Познакомились на набережной в Ялте, стали встречаться в Москве, ничего как-то не получилось… И так далее. Да тут ещё новый модный соблазн: бессюжетные рассказы. В институте ходила такая поговорка, придуманная, кажется, Беляниновым: «Мы теперь благоговеем перед Э. Хемингуэем». Каков, к примеру, сюжет «Фиесты»? Рассказать невозможно. Всё дело в словах, в интонации. Каждое слово — как тяжёлый грузовик, отягощённый громадным грузом смысла. И подчас — двойным, тройным грузом. Порожних грузовиков нет.
Написав много рассказов, даже роман в двадцать два печатных листа, я всё ещё не понимал окончательно — лишь догадывался неясно, — что главная трудность — находить слова…»
Применительно к сказанному выше советую ещё прочитать: «Из чего ткётся текст»
Такой подход близок к новеллистам, например, к Ивану Алексеевичу Бунину, у которого сюжет подчас вовсе отсутствует либо крайне скуден, но вот слова… Ну или взять более позднего Юрия Казакова, которого зачастую обвиняли (на мой взгляд, всё же несправедливо) в подражательстве тому же Бунину.
Хорошо, вернёмся к сюжету. Всегда ли он является автору в чётко выстроенном виде от начала до конца и надо ли писателю этого момента ждать? Конечно, нет. Подчас приходит лишь идея, общий замысел будущего произведения, какие-то значимые сюжетные повороты, моменты, которые надо отразить обязательно. И если у того же Сергея Воронина будущий рассказ может «вариться» в мозгу два года, а потом — раз! и написаться за три часа, то не факт, что так же получится у другого автора.
И что делать? Тогда, мне кажется, лучше положиться на вдохновение, которое часто приходит именно в процессе работы, довериться творческому процессу, позволить ему самому вести вас и ваших героев вперёд по сюжетной линии.
Но для этого, как ни крути, а надо начать. Надо всё же придумать начало и — сесть за стол и писать. И тогда — слово за слово, абзац за абзацем, сюжет начнёт вырисовываться, выстраивать себя сам. Произведение начинает словно бы жить своей жизнью, герои сами подсказывают писателю, что и как надо делать дальше.
Позволю себе ещё раз процитировать уже упомянутого мною К. Паустовского:
«В самом процессе работы … сам собой организуется материал, и память подаёт вам всё нужное для того, чтобы получился законченный рассказ, причём память извлекает такие вещи, о которых вы никогда в своей жизни не вспоминали. В нужный момент память вам поднесёт то, о чем вы давным-давно забыли и не могли предположить, что это когда-то вам понадобится.»
Однако для того, чтобы это произошло, автор, естественно, должен быть целиком и полностью в процессе. Он должен жить со своими героями, идти рядом с ними, сопереживать им, он должен — тут я сошлюсь на ещё одного писателя, Сергея Антонова:
«…должен быть заинтересован предметом – заинтересован страстно, безраздельно. Страсть помогает отчётливо оформиться идее. Как ни обманывай себя и людей набором профессионально-литературных штучек, а всегда видно, переработан ли материал в душе и сердце художника или скопирован равнодушным ремесленником.»
Впрочем, следует сказать и о таком вот моменте. Иногда происходит так, что сюжет писателем был, казалось бы, продуман вполне неплохо, но в последующем вдруг начинает развиваться совсем в другую сторону. Может, и не совсем в другую, конечно, но всё же…
Известны признания авторов, связанные с тем, что литературные герои в процессе их создания начинают жить как бы самостоятельно, по неписаным законам собственной органики, обретают определённую суверенность и поступают при этом вопреки изначальным авторским ожиданиям и предположениям. Лев Николаевич Толстой вспоминал, что Пушкин как-то одному из своих приятелей сознался в письме: «Представь, какую штуку удрала* со мной Татьяна! Она — замуж вышла. Этого я никак не ожидал от неё». И далее продолжал уже о себе: «То же самое и я могу сказать про Анну Каренину. Вообще герои и героини мои делают иногда такие штуки, каких я не желал бы: они делают то, что должны делать в действительной жизни и как бывает в действительной жизни, а не то, что мне хочется…»
Скажу честно, так было и у меня с повестью «Прости, Катька…» (опубликована под названием «День первого снега» в журнале «Подъём», №10 за 2024 год). Изначально мною планировалось другое окончание. Но в какой-то момент главный герой «сказал»: «Я так делать не буду, я поступлю иначе». Вот так вот… 🙂
И ещё — говоря о сюжете в литературе жанра реализм, надо помнить, что здесь он — сюжет, не является самоцелью. Его задача — чётко и понятно для читателя обрисовать героя и посредством этого отчётливо выразить идею всего произведения. Автор через сюжетную линию должен поставить персонаж в такие положения, которые позволят наиболее полно выразить его характерные черты.
* Удрать штуку (стар.) — сделать, совершить что-л. необычайное, вызывающее удивление, недоумение.